Надежда Михайловна Голубева, которую у нас на приходе звали просто Надеждой, пришла в храм Всемилостивого Спаса в сентябре 2009 года, когда мы праздновали 120-летие со дня основания Скорбященского монастыря. Помнится, мы с нашим старостой Владимиром Александровичем ходили по парку и по окрестным 
дворам и всюду развешивали объявления с приглашением на праздничный молебен: вдруг кто-то из местных жителей или посетителей парка заинтересуется и придет. Откликнулся на наше приглашение всего один человек, и этим человеком как раз и была Надежда.
На трапезе после молебна она рассказала удивительную вещь: оказалось, что она родилась в самом нашем храме, где в 30-е годы прошлого века было общежитие, и комната ее родителей находилась как раз там, где сейчас алтарь! И хотя она давно уже переехала из этого района, но часто приезжала в парк, с которым у нее было связано много воспоминаний. А приехав как-то в очередной раз, увидела наше объявление и пришла. Вот ведь как бывает на свете! Как будто бы случайность, а на самом деле – Промысел Божий.
Надежда стала регулярно бывать в нашем храме. Мы познакомились. На вопрос, как ее зовут, она сказала: «Надя». – «А по отчеству?» – «Не люблю я «по отчеству». Просто Надя – и все». Ну, Надя так Надя, хоть и неловко было так обращаться к пожилому человеку. Меня она называла исключительно Людочкой, а я стала звать ее Наденькой. В ней было много детского, и ласковое имя, как мне кажется, ей очень подходило. Выяснилось, что живет она недалеко от меня, и мы стали ездить домой вместе. А потом, когда здоровье ее ухудшилось, встречались и утром по дороге в храм, а обратно нас обычно подвозили на машине. Так Надежда стала членом нашего прихода и осталась верна храму Всемилостивого Спаса до самой своей кончины.
Она много рассказывала мне о себе, и постепенно стали вырисовываться обстоятельства ее жизни и особенно детства, очень нелегкого: ведь на ее детство пришлось и время сталинских репрессий, и война, и трудные послевоенные годы. Сюжетов хватило бы, пожалуй, на целый роман, но вкратце можно представить ее биографию примерно так.
Надежда родилась 18 января 1937 года, в Крещенский сочельник. Правда, родители ее православные праздники не отмечали: оба были неверующие. В общем-то обыкновенные люди, работящие, добросовестные. Про свою бабушку дочь Надежды вспоминает: «Она была домовитая, любила порядок, хорошо готовила, рукодельничала. Строгая была, но очень спокойная. Ее все уважали». Но история семьи была непростая, даже трагическая. В начале 30-х годов, когда по всей стране началась коллективизация, передовых коммунистов из крупных промышленных городов, так называемых двадцатипятитысячников, посылали руководить колхозным движением, и отец Надежды, ответственный работник Мосэнерго и убежденный коммунист, отправился в деревню организовывать колхоз и бороться с «враждебным элементом». А семья матери Надежды как раз и жила в той самой деревне и могла попасть под раскулачивание по той простой причине, что имела большой земельный надел, по числу душ, а мужчин не хватало, и, чтобы обработать землю, приходилось нанимать работников, то есть «эксплуатировать чужой труд». И беда была бы неминуемой, если бы дочь «кулаков» не приглянулась молодому активисту из города. Заметив это, мать девушки шепнула ей: «Будь с ним поласковей». Та последовала совету, и в результате семью не раскулачили, а будущий отец Надежды спустя некоторое время увез ее будущую мать в Москву и там женился на ней. И все бы хорошо, да только мать Надежды любила совсем другого человека: в деревне у нее был жених, и поначалу она думала, когда все успокоится, вернуться к нему. Но не сложилось. То ли ее избранник от нее отказался, то ли родители уговорили не разводиться, мол, «ты нас погубишь», но она так и осталась в Москве замужем за нелюбимым…
В 1939 году началась война с Финляндией, и отца Надежды забрали на фронт. С войны он пришел больным и скончался от туберкулеза в сентябре 1941 года. Надежда всегда вспоминала отца с большой нежностью, говорила, что он очень ее любил, и она его любила, хотя и так мало ей довелось с ним побыть. А вот с матерью отношения у нее были сложные, с самого детства. Может быть, свое неприятие мужа мать невольно перенесла и на ребенка, может быть, пережив личную трагедию, замкнулась в себе, может быть, были и какие-то другие причины, но только Надежда, единственная выжившая из пятерых детей, судя по всему, мало получила в детстве материнского тепла и ласки.
А жилось трудно. Там, где сейчас алтарь храма Всемилостивого Спаса, была большая комната, разделенная занавесками на три части. В средней, без окон, ютились родители Надежды, а справа и слева – еще две семьи с маленькими детьми. Так и жили. Пожалуй, закуток за занавеской с большим трудом можно назвать домом. И домом для детей стал парк, устроенный на месте Скорбященского монастыря и разоренного монастырского кладбища. Надежда рассказывала, как бегала и играла там вместе с другими ребятишками и как время от времени кто-нибудь из них вдруг проваливался под землю в плохо засыпанный склеп. Детей в общежитии и окрестных домах было много, и, чтобы их как-то занять, в парк присылали баяниста. Он играл на баяне, а дети под руководством воспитательницы водили хоровод. А еще перед войной в парке занимались строевой подготовкой старшеклассники из близлежащей школы, и детишки пристраивались к ним и тоже пытались маршировать.
А потом была война. На глазах у маленькой Надежды умерли от голода два ее грудных братика-близнеца, родившиеся перед самой войной. Еще она рассказывала, как по поручению матери ходила с тяжелым бидоном получать так называемый «бульон»: жидкую баланду, которую привозили в цистерне и выдавали во дворе на Сущевском валу. А от парка за войну практически ничего не осталось: почти все деревья вырубили на дрова в холодные зимы.
После войны Надежда пошла в школу. Обучение было теперь раздельным, и та школа, которая занимала здание бывшего епархиального училища при Скорбященском монастыре (сейчас там располагается полицейское подразделение), стала мужской. Но на праздники туда приглашали девочек из женской школы, в которой училась Надежда, и она рассказывала, как их принимали в огромном актовом зале, оставшемся, очевидно, с дореволюционных времен. Парк восстановили, вновь засадили деревьями. Надежда по-прежнему проводила в нем все свое свободное время: играла, гуляла с подругами, а в теплую погоду даже готовилась к занятиям. Она часто мне об этом рассказывала, вспоминала всех своих школьных подруг и, показывая на окна прилегающих к парку домов, сообщала: «А вот здесь жила такая-то, мы с ней дружили, а здесь – такая-то». Это были для нее, судя по всему, очень дорогие воспоминания.
Окончив школу, Надежда поступила в Институт иностранных языков. «За компанию с подругами», как она 
говорила. Поступить было трудно, и шансов у нее было мало, но она каким-то чудом поступила. Взяла упорством, да и подруги помогли. «А главное – Господь помог», – всегда добавляла Надежда. Правда, институт она не окончила: уехала на целину. Жить там приходилось в тяжелых бытовых условиях, да и с едой было плоховато. Одна из девушек заболела, и Надежде поручили отвезти ее домой. Так, вместе с больной подругой, она снова оказалась в Москве и на целину уже больше не вернулась: ее направили в райком комсомола, где она и проработала затем несколько лет. Рассказывала, как перед Фестивалем молодежи и студентов 1957 года надо было организовать в районе разведение голубей, этим тогда занимались по всей Москве специально к фестивалю. Может быть, с того времени у нее и сохранилась любовь к голубям: она обязательно каждое утро их кормила и сообщала, когда мы встречались по дороге в храм: «А я уже голубей покормила! Налетело штук сто, наверно, или двести!»
После райкома комсомола Надежда работала в издательстве «Легкая индустрия», да еще и занималась общественной работой. Ее активности всегда могло бы хватить на двоих! А вот полноценная семья у нее так и не сложилась, и она одна воспитывала дочь и сына. Словом, Надежда прожила обычную трудовую жизнь, в чем-то счастливую, в чем-то – не очень, а во многом и тяжелую.
Как и когда она обратилась к Богу? В ее семье не было верующих, и родители ее не крестили. Но Надежда рассказывала, что в детстве ее тянуло в церковь. Ей там нравилось. Дома было уныло и неуютно, а в церкви светло, красиво, радостно. Поблизости от дома все храмы были закрыты. Она садилась на трамвай или на троллейбус и ехала куда-нибудь. И если находила открытый храм, то обязательно заходила. Однажды зашла вечером во время помазания. Встала в очередь и помазалась вместе со всеми. Очень понравилось! И Надежда снова встала в очередь. Какая-то прихожанка ее остановила и объяснила, что так делать не следует, помазываются только один раз.
Потом была комсомольская юность, комсомольцам полагалось быть атеистами. Потом началась взрослая жизнь со своими заботами, бедами и хлопотами, такая же, как у большинства людей вокруг, и казалось, что Богу в этой жизни места не было. Надежда с головой ушла в работу, готовилась даже вступить в партию… Но время шло, времена менялись, попадались на жизненном пути верующие люди, менялось и что-то внутри. И в начале 90-х Надежда крестилась. Тогда как раз открылась церковь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии на Миусском кладбище. Надежда стала ходить туда. Ходила она и в другие храмы. Но по-настоящему прижилась именно у нас на приходе.
Наверно, никто не любил наш храм так, как она. Всегда с нетерпением ждала воскресной службы, живо интересовалась всеми событиями нашей приходской жизни. И постоянно старалась сделать что-нибудь полезное: то скатерти купит, то ковер из дома пожертвует, то поменяет в Сбербанке скопившуюся мелочь… Пока здоровье позволяло, помогала на кухне. Следила за порядком, ревностно вникала во все мелочи, покрикивала, когда ей казалось, что делают что-то не так. Голос у нее был громкий, командирский. Поднимешься, бывало, наверх и слышишь, как она там командует: «Лариса, почему ложек нет? Татьяна, поставь это поближе к батюшке!» Очень любила все наши приходские праздники. Вообще праздники очень любила. Рассказывала, как танцевала на свадьбе внука: «Я, Людочка, ни одного танца не пропустила!» А ведь ей было тогда уже за восемьдесят! А незадолго до кончины пришла на венчание Саши Демина. Очень радовалась за него… И на всех наших застольях неизменно провозглашала один и тот же тост: «За батюшку!» К отцу Александру Надежда относилась с особенной любовью, говорила: «Я росла без отца, а теперь у меня наш батюшка вместо отца». Любила она и наших прихожан, все у нее были Леночки, Катеньки, Сашеньки…
Характер у нее был непростой. Могла и вспылить, и обидеть, и сама обидеться. Но была отходчива, а главное – умела быть благодарной, прежде всего благодарной Богу. Каждый раз говорила, когда мы с ней возвращались после службы: «Слава Богу! Ну вот, и в храме побывала. А служба-то как хорошо прошла! Слава Богу!» Или начнет вспоминать все то хорошее, что было у нее в жизни, и неизменно добавляет: «А ведь это Господь мне так устроил! Вот Он сколько хорошего для меня сделал!»
И только после смерти сына Надежда надолго впала в депрессию. Сын был ее постоянной заботой, ее вечной болью. Он родился инвалидом, так и не смог самостоятельно устроиться в жизни и жил на попечении матери. После всяких жизненных неурядиц пристрастился к алкоголю. Потом он заболел. Болел долго и трудно и умер, не дожив до пятидесяти лет. Надежда очень тяжело переживала эту утрату. Все плакала, жаловалась на плохое самочувствие, говорила, что теперь незачем жить. Потом слегла сама. Боялись уж, что и не встанет. Отец Александр причастил ее на дому. И Надежда вдруг стала поправляться. И не только поправилась, но и понемногу опять обрела бодрость и жизнерадостность. Это было как кризис во время тяжелой болезни, после которого человек или умирает, или заново начинает жить. Надежда стала жить.
И вновь мы вместе ездили в церковь, и вновь она, хотя и не работала больше на кухне, приходила иногда «навести порядок», уверенная, что «без нее все не так делают»: и стол накрыли не так, и хлеба мало нарезали… «Да, Наденька, достаточно хлеба. А не хватит – еще нарежут». Но она стояла на своем. Вообще переубедить ее в чем-нибудь было совершенно невозможно. «Нет, Наденька, ну такого быть не может!» – скажу ей, бывало, когда она вдруг огорошит меня какой-нибудь «сенсационной» новостью, и начинаю приводить свои доводы. А она, не слушая: «Ну как же, Людочка, вы говорите, что такого не может быть, когда это сказали по телевизору на первом канале!» – «Ох, Наденька, ну какая же вы упрямая!» А она мне: «А если бы я не была упрямая, Людочка, то я бы в институт не поступила!» И в сотый раз начинает рассказывать, как трудно было поступить и как она сочинение написала одними простыми предложениями, чтобы не напутать со знаками препинания, а английские темы так выучила, что они у нее от зубов отлетали…
Скончалась Надежда неожиданно. В воскресенье мы с ней, как всегда, собирались идти в храм, но накануне она позвонила и сказала, что идти не может: очень болит живот, с правой стороны. «Наденька, вызывайте «Скорую»! Это очень опасно. Вдруг аппендицит?» – «А что может «Скорая»? У меня есть такое сильнейшее китайское средство, оно даже рак вылечивает. Вылечусь!» Никакие уговоры не помогали. Когда в понедельник дочь все же вызвала «Скорую», у Надежды уже был перитонит. В больницу ехать наотрез отказалась. Сказала дочери: «Хочу умереть дома». В четверг утром отец Александр ее причастил. Перед этим она мучилась от сильных болей, но после причастия ей стало лучше, она успокоилась, даже вставала. А утром следующего дня ее не стало. До самого конца она была в полном сознании и до самого конца была верна себе: во все вникала, распоряжалась. «Покорми голубей», -сказала дочери за полчаса до смерти…
Надежда умерла 1 марта 2019 года восьмидесяти двух лет от роду. Как выяснилось, действительно от аппендицита, который вообще-то достаточно легко оперируется. И, наверно, не следовало отказываться от медицинской помощи. Но Господь не осуждает своих неразумных детей. Он просто милует. И милуя, смягчает последствия нашей опрометчивости. Так что Надежда умерла дома, как и хотела, и мучилась при этом не долго…
Отпевали ее в воскресенье там же, где она и родилась: в храме Всемилостивого Спаса на Новослободской, который она так любила. Многие пришли с ней проститься. В нашем приходе она занимала свое особое место, и теперь ее не хватает… Мы запомним ее такой: активной, энергичной, радостной, иногда по-детски упрямой, иногда по-детски трогательной. И всегда верующей и благодарной Богу. Вечная память рабе Божией Надежде!
Как оказалась в Церкви и конкретно в приходе храма Всемилостивого Спаса — на самом деле это удивительная история. Росла я в самой обычной, не верующей московской семье и не планировала ничего такого. Папа по образованию — юрист, мама — экономист. Помню, у нас дома в коридоре на стене висело Распятие Христа. Не знаю, как Оно там оказалось и почему попало туда. Видимо, подсознательно у родителей существовало уважение к святыне, не класть же в шкаф и заваливать хламом.
Будучи студенткой, я стала посещать первые богослужения в Высоко-Петровском монастыре. Читала разную православную литературу, интересовалась церковной историей и жизнью. Стала ходить на исповедь. Я принимала Таинства естественным образом, без эмоционального надрыва и магического толкования. Во время богослужения — ощущение другого измерения, присутствие Святого Духа. Церковь стала родным, теплым, важным местом в жизни.
Меня зовут Татьяна, мне 63 года, родилась и выросла в Узбекистане, двое детей, один внук.
